С наступлением календарной весны, ознаменованным сильно выбивающимся из привычной колеи событий и в то же время являющимся его логическим продолжением Посланием президента Владимира Путина к Федеральному собранию, дискуссия, о том, как жить дальше, захватившая электроэнергетическое сообщество в последний год, подошла к концу. Начинавшаяся как размышления о «жизни после ДПМ», она постепенно превратилась в безальтернативный дискурс Минэнерго, находящегося «в высокой степени взаимопонимания с коллегами- генераторами», под названием «ДПМ навсегда». В конце февраля, еще до истечения формального срока предоставления доклада правительства, подготовленного по декабрьскому поручению президента страны, состоялись последние формальные обсуждения этих вопросов в относительно широком кругу – в Госдуме и на площадке «Эксперт –онлайн». И хотя первое событие вроде бы имело более высокий статус, более предметная дискуссия, с выявлением позиций и нюансов прежде четко неартикулированных, случилась как раз на конференции «Эксперта».

В каком-то смысле там был подведен итог, эпилог всей этой дискуссии – стало ясно, что она окончательно и бесповоротно завершена, что любые аргументы против ДПМ модернизации и вообще ДПМ, как принципа инвестиций в энергетике в обозримом и не очень будущем, более не принимаются. И не только потому, что выбор властью, и не только ею уже сделан, но еще и потому, что в ход были пущены аргументы другого порядка, не имеющие экономической природы и значения, но зато хорошо перекликающиеся с тем, о чем говорил президент Путин в Манеже 1 марта. Честно говоря, это ожидалось, это было ясно с точки зрения здравого смысла и всей логики событий последних лет, но все равно у некоторых рыночников - «романтиков», к которым мы относим и себя, еще теплилась надежда, что случится чудо, и вдруг в так называемом новом «электоральном цикле» сойдутся звезды так, что у власти не останется выбора в дихотомии рынок или тупик в развитии, и она отважится наконец на настоящие реформы в отрасли, хотя бы с целью завершить хоть одно из анонсированных ею в начале нулевых и даже начатых, но так и не оконченных преобразований в самых разных сферах. Но не случилось. И это стало ясно окончательно как раз 1 марта 2018 года.

Заместитель министра Вячеслав Кравченко в силу своего служебного положения гораздо больше осведомленный, чем кто-либо из участников дискуссии о настроениях «наверху», изложил свое кредо «как министерства» в заключительном слове на круглом столе в «Эксперте»: он готов терпеть неэффективность решений по модернизации ради безопасности и независимости. И в этой фразе как раз им был и вынесен «приговор» всякой «рыночной альтернативе». По сути, он сказал нечто такое родное и привычное всем нам и антирыночное и внеэкономическое в своей сакральной сущности: «мы за ценой не постоим». Поэтому все то, что говорилось до того: неважно за или против, с аргументами и без – стало тут же неважным и ненужным. Такой подход оставляет место только ДПМ, только регулированию всего и вся, и надолго, если не навсегда. И все эти как бы «пропотребительские», «улучшательские» предложения, пытающиеся хоть как-то облагородить банальный отъем денег у экономики страны в пользу конкретных бенефициаров, продающих ей за дорого, в который раз, свои устаревшие, но нужные активы: а давайте «отбирать проекты по LCOE», а давайте «пусть будут обязательства снизить цену на РСВ», а в первую очередь давайте «замыкающих» отправим на модернизацию, несмотря как на очевидную разнонаправленность и часто странность таких предложений в рыночном контексте – стали совершенно не важны.

Вообще, вся идеология ДПМ, как основного и, похоже, «вечного» инструмента развития энергетики страны, основана на глубоком недоверии к конкурентному рынку в энергетике как таковому, постулате о том, что рынок не может быть эффективным механизмом для инвестиций вообще, а в российских условиях тем более – в силу высокой стоимости капитала, а также уникальности энергосистемы, связанной как с размерами, так и со значением централизованного теплоснабжения в жизнеобеспечении из-за холодного климата. Надо сказать, что это не просто абстрактные умозаключения представителей Минэнерго и иже с ним, это тезисы, основанные в том числе на некоторых материалах, презентациях, выполненных вполне известным мозговым центром с международным именем, в которых обосновывается «особый путь» России в энергетике сравнении с другими странами сравнимыми с нею по размерам. С одной из таких презентаций мне удалось ознакомиться недавно. Пафосно озаглавленный в свойствах файла как «устойчивое развитие и тренды в энергетике», это был в некотором роде секретный материал, не для широкой публики: по крайней мере так это преподнесено в дисклеймере на титульном листе: любое его использование может производиться только с разрешения авторов. И это само по себе, на наш взгляд, довольно странно, поскольку, очевидно, что именно на положениях этой презентации в основном сформирована позиция Минэнерго, затрагивающая публичные интересы, в то же время критиковать непосредственно «источники» этой позиции, по сути, запрещается. Возможно, это связано с предыдущим опытом – прошлым летом материалы этой компании без дисклеймеров уже утекали в печать, и тогда заинтересованные читатели, мы в том числе, нашли в них немало противоречий и искажений. Кроме того, стало ясно, откуда ноги растут у многих утверждений в позициях генераторов и чиновников, также как и то, чего стоят так называемые независимые экспертные дискуссии и круглые столы, организованные при непосредственном участии этой самой компании. Как бы то ни было, сегодня у нас разрешения на использование материалов этой презентации нет. Поэтому мы не будем ее представлять, хотя она несомненно того заслуживает – только кратко расскажем об основных моментах и идеях там заявленных и попробуем их проанализировать. Хотя это непросто. В некотором роде – «не читал, но осуждаю».

Во-первых, Россия сравнивается с несколькими странами – аналогами по крупности, размерам экономики и ВВП, населению и т.д. Среди них США, Германия, Китай и иногда Южная Корея, Канада и ряд других. Понятно, что страны очень разные, сравнения условные, но, как говорится, с чего-то надо было начинать. Начинается с электроемкости ВВП, где мы занимаем непочетное первое место, цен на электроэнергию, которые у нас оказываются самыми низкими в 2016 году и выводов о том, что нагрузка платежей за электроэнергию не должна у нас превышать текущий уровень от ВВП – 4,5%, иначе мы становимся неконкурентоспособными. Мысль простая – мы чудовищно энергонеэффективны, но за счет низких, сдерживаемых цен на электроэнергию мы пока можем конкурировать с другими более энергоэффективными странами. При этом из этой логики почему-то выпадают страны, на которые у нас принято в последние время равняться: самый что ни на есть конкурентоспособный Китай, у которого нагрузка электроэнергетики 6,5% от ВВП и более высокие цены, похожая нас по структуре экономики Бразилия, которая оказывается гораздо энергоэффективней нас при более высоких ценах. Европа и Америка тоже гораздо эффективней, при том, что цены в США уже в 2017 году сравнялись или даже ниже наших для промпотребителей, а для населения ниже, чем еще в 2016 году, рассчитанные, правда, по паритету покупательной способности. Еще важнее в этом анализе сам подход– курица или яйцо: энергоэффективность, как следствие относительно значимых цен для экономики, или все же наоборот: низкие цены, ведущие как раз к неэффективности. Ответа, что нам делать в этом смысле, нет. Но есть пример Китая.

Тут же рядом приводится тезис о том, что несмотря на самые низкие цены, уровень затрат на энергию – электро и тепло в России самый высокий. При этом говорится и том, что у нас самый высокий – в разы выше, чем в референтных странах – уровень централизации теплоснабжения: факт, преподносимый в презентации как безусловный плюс. Действительно, развитые системы ЦТ расширяют роль и возможности когенерации, применения ТЭЦ, и, соответственно повышают топливную эффективность, а значит энергоэффективность в целом. Но у нас, похоже, наоборот. Количество котельных растет, ТЭЦ, которые по определению более эффективны, влачат на нашем рынке жалкое существование. Так в чем же дело? Прямого ответа снова нет, но, между строк в обширном 52х страничном документе он прослеживается – холодно. Правда в Харбине оказывается холоднее и длиннее отопительный сезон.

А может все-таки дело в том, что наша телега регулирования в отрасли ставится впереди «рыночной лошади», которая и является в рыночной в целом экономике лучшим механизмом регулирования и балансирования интересов как отдельных субъектов электроэнергетики, так и ее общего гармоничного развития? Может дело в недоделанной модели рынка, на котором городские ТЭЦ, являющиеся по факту распределенной генерацией, в модели таковыми не являются? Конечно, любая рыночная модель не обходится без вмешательства государства, вопрос только в степени такого вмешательства и в его направленности, его качестве. Об этом и надо говорить. Нам здесь точно нечем хвастаться в сравнении с другими. И не стоит при этом сравнивать нас с Китаем или Индией – странами не проведшими реформу энергетики, у которых в этом смысле еще все впереди. У нас есть на кого равняться, мы с ними в одной лодке постреформенного рынка – Америка и Европа, в том числе Скандинавия, где тоже холодно, и где уровень когенерации существенно выше чем у нас. Туда, очевидно, и нужно стремиться, а не искать оправдания в снижении общей конкурентоспособности из-за роста цен на энергию. Цены, отражающие фактические затраты и фактическую эффективность – мощный стимул к снижению энергоемкости экономики, в т.ч. и путем модернизации энергосистемы, а не наоборот.

Еще одним ключевым моментом объемного документа является, на наш взгляд, предлагаемый подход к планированию в электроэнергетике. Утверждается, что вообще-то нужно смотреть с конца – целевой структуры отрасли к 2050 году с точки зрения устойчивости, стоимости для экономики, износа мощностей, и уже затем, исходя из всего этого принимать решения что делать на среднесрочную перспективу – ближайшие 15 -17 лет. Подход, наверное, правильный с точки зрения логики планирования базовых отраслей «народного хозяйства», особенно в большой стране, но, на наш взгляд, несколько устаревший с учетом темпов ускорения технологического прогресса и вообще подходов к развитию и инвестициям в современном мире. Но именно в этой канве авторы презентации рассуждают о конкурентоспособности различных технологий в российских условиях, ограничениях по росту цен, прогнозном спросе, сравнивают LCOE, говорят о том, что накопители у нас не будут востребованы, потому что есть ГЭС и ГАЭС, а ВИЭ к 2030 году будут по-прежнему дороги из-за все еще дорогого капитала (!) и низких цен на газ. А затем приходят к логичному выводу, вполне устраивающему заказчиков (они, кстати, надо отдать должное, упомянуты на титульном листе) о том, что лучше ТЭС и ТЭЦ, могут быть только ТЭЦ и ТЭС. И не какие-то другие, новые, построенные «с гринфилд», а те, родные, советские, старые, но модернизированные по каким-то неведомым «конструкторам» для уникальных в своей сущности объектов, что в итоге позволит «сэкономить 1,5 трлн. рублей до 2035 года в новое строительство». При этом, что объем инвестиций в модернизацию и новое строительство составит, по расчетам авторов 2,6 трлн. рублей (1,3 ГВт – новых мощностей и 39 ГВт – модернизации). Иначе придется строить 39 ГВт новых мощностей в 2029-35 гг. и выводить 36 ГВт старых. Вообще эти цифры интересны. Это, очевидно, очередные вводные для Минэнерго по объемам «спрэдов» «высвобождающихся средств» для «частных инвестиций» между ценами «по инфляции» и «как обычно». То есть все таки не 1,5 трлн до 2030го и «посмотрим», как заявляло Минэнерго, а 2,6 трлн до 2035го. И дефицит все-таки наступит не в середине 20х, а не раньше конца следующего десятилетия – о чем мы, и не только мы, не раз говорили. Можно бегло поспорить о явно надуманной развилке: или выводить и строить с нуля, «с гринфилд», или же модернизировать. Понятно, что в реальной жизни так не бывает. Если станция востребована в данном месте и в данное время, и при этом модель рынка отстроена правильно – по затратам во времени и пространстве, никто выводить ее не будет, несмотря на возраст. А будут модернизировать, причем глубоко, возможно с изменением основного оборудования и даже технологий, если это будет выгодно. Но это далеко не «гринфилд». А если она лишняя в системе, то ее нужно выводить и строить что-то в другом месте или местах. И, кстати, особенности новых технологий, суть которых в приближении генерации к местам спроса и взаимодействия с друг другом через возможности управления последним, состоят в том, что они имеют ценность в моделях рынков с локализацией стоимостных сигналов в пространстве и дифференциацией во времени. С этой точки зрения примеры невостребованности накопителей в Швеции из-за наличия ГЭС и ГАЭС не очень релевантны, потому что как раз модель Нордпула, как и европейские юрисдикции в целом, несмотря на массу преимуществ, имеют один существенный недостаток – там локализации как раз часто не хватает, что компенсируется развитием распределительных сетей. У нас, как известно, ситуация другая. Но гораздо интересней в презентации выкладки по LCOE различных технологий, обосновывающие в итоге необходимость новых ДПМ для ТЭС из-за крайне высокой относительной стоимости мощности в России, что в свою очередь определяется дорогим капиталом и низкими ценами на топливо. Там есть на что посмотреть, сделано наглядно. И эта наглядность и обнажает суть нашего так называемого рынка – он больше мертв, чем жив, еще до того родился.

При расчетном LCOE ПГУ в 39 евро/ МВтч или 2,72 руб./ кВтч по текущему курсу (что является вполне европейской конкурентной ценой) постоянные платежи, на которые потребители вообще не влияют, связанные с постоянными затратами составляют 1,72 руб./ кВтч, в то время как топливные затраты всего лишь 0,96 руб./ кВтч. При этом на возврат инвестиций приходится 1,50 руб. за кВтч – т.е. более 87 % от постоянных расходов, которые в нашей действительности возвращаются почти исключительно в т.н. рынке мощности с назначенными ценами, а не на реальной конкурентной площадке живого спроса и предложения – РСВ.

Но этого авторам презентации кажется мало и они пересчитывают «для целей ДПМ» вместо LCOE одноставочную цену, с возвратом инвестиций за 15 летний период, а не в течение жизненного срока генерирующей установки. Итог: цена 2,95 руб. за кВтч (42 евро/МВт ч), 1,99 руб. за кВтч – постоянные затраты, из них на возврат инвестиций уходит 1,72 руб. за кВтч (86%), топливные затраты – 0,96 руб. за кВтч, то есть 32% от одноставочной цены.

Причина таких пропорций (а вернее диспропорций) безусловно в стоимости капитала: расчетный WACC принимается равным 14,6%. Вторым фактором выступают относительно низкие цены на газ. И именно это делает наш инвестиционный процесс в электроэнергетике рыночно неработоспособным. Только хардкор, только ДПМ.

Приводимые далее расчеты LCOE ВИЭ с перспективой 2030 года, доказывающие, что нашим ТЭС конкуренция с этой стороны еще долго не грозит, как и сведения о невостребованности накопителей в таких энергосистемах как наша, имеют в основном прикладной характер – всего лишь подводят нас к мысли об обреченности сосуществования с тепловой генерацией дизайна середины прошлого века на многие десятилетия вперед. Нас утешают тем, что мы такие не одни – в мире всего лишь 5% генерирующих мощностей строится «в рынке», а остальные по тарифу. Причем рыночная доля падает – еще в 2010 году по тарифу строилось 90%. Правда, туда, в тариф включаются и все альтернативы традиционной энергетике – от ВИЭ до распределенной генерации, что в отношении последней абсолютно надуманно и неверно. Не сообщают авторы работы и соотношения «рыночных» и «нерыночных» объемов генерации в мире, как нет там и выборки по тарифным решениям в рыночных юрисдикциях, к которым относимся и мы, учитывающих относительно небольшой срок их существования, сроки строительства мощностей и цикличность инвестиций. Например АЭС относят исключительно к тарифам, но инвестиции по CfD в Великобритании или строительство двух АЭС в Финляндии, которые в итоге будут получать цену рынка, а не тариф, вряд ли можно назвать тарифными решениями.

Сам принцип конкуренции разных технологий по LCOE в рыночных условиях (если конечно авторы все еще считают, что у нас рынок), по мнению некоторых уважаемых экспертов, не является безупречным, поскольку LCOE зависит от КИУМ, а также цен в разных зонах графика нагрузки. Гораздо точнее в этом смысле разность между постоянными расходами той или иной генерации и ее инфрамаржинальными доходами на конкурентном рынке электроэнергии на долгосрочном горизонте. Действительно, скажем недорогая в строительстве и эксплуатации пиковая мощность с более высокой LCOE и низким КИУМ, может заработать на рынке больше, чем гораздо более дорогая базовая станция с высоким КИУМ и большей топливной эффективностью. Вопрос здесь в том, насколько корректно устроен рынок, насколько цены на нем отражают маржинальные затраты, как краткосрочные, так и долгосрочные, стоимость потерянной нагрузки в периоды дефицита и т.д.

Но для понимания фундаментальной проблемы российской модели – невозможности инвестиционного процесса конкурентном рынке через многие годы после либерализации отрасли – проблемы дорогого капитала приведенных в презентации упрощенных расчетов по LCOE вполне достаточно. И вот тут как раз и есть развилки. Когда мы говорим о WACC 14,6 % мы имеем в виду что? Сегодняшнюю стоимость денег на рынке плюс более чем нескромные желания акционеров по доходности? Или же мы говорим о процессе инвестиций в середине и в конце 20х – начале 30х годов, когда у нас в макроэкономическом смысле должна быть совсем другая страна – с инфляцией в 2-3% в течение многих лет, стабильным законодательством, настоящими судами, прозрачными и понятными процедурами и т.д., всем тем, о чем нам говорят и что нам из года в год, от одних выборов к другим обещают политики?

Сегодня нам говорят, что прогнозировать и планировать то, какая у нас будет энергетика нужно далеко за 2030й и до 2050 года и исходя из этого принимать текущие решения по срочной модернизации. Но вот когда дело доходит до сроков окупаемости, эти же люди говорят: нельзя ничего планировать за горизонт 15 лет, поэтому нужно пересчитать доходность и одноставочную цену в проектах ДПМ сторону повышения.

Эта двойственная, если не сказать двуличная позиция у нас везде и во всем – вот здесь для нас огромные инфрамаржинальные доходы на рынке электроэнергии для тех же старых АЭС, а вот здесь нам, пожалуйста, ДПМ для новых станций по фактическим затратам. Здесь, в операционных издержках рынок, а вот здесь в инвестициях гарантированный нерыночный денежный поток. Владельцы генерации хотят иметь высокую доходность от инвестиций в низкомаржинальные по своей природе активы всеобщего пользования – жизнеобеспечения, со сроками жизни в полстолетия, и в том числе поэтому стоимость капитала становится такой, что никакой нормальный рынок ее не выдерживает, а значит ДПМ и риски у кого угодно, но только не у них. Заниженные искусственно цены на газ для электростанций, обесценивающие вложения эффективность, искажающие и разрушающие живую «незаорганизованную» зону рынка – основу новой интеллектуальной энергетики, с ценами зависящими от фактического спроса в конкретных точках энергосистемы в данный момент времени,– все это другая сторона все той же медали, все тех опасений и ожиданий несостоятельности экономической и правовой системы страны, «жадности» акционеров, проецируемых и консервируемых через ДПМ на многие годы вперед.

Что с этим делать, и можно ли вообще что-либо сделать в контексте сегодняшних реалий – большой вопрос. На который всем нам рано или поздно придется отвечать и, может быть, менять эти реалии, если мы не хотим отстать от тех самых лидеров из числа 5%, как и мы переживших реформы в электроэнергетике в последние 20 лет. Отстать навсегда. А шансы есть, а с принятием программы ДПМ модернизации в том виде, как она навязывается экономике, они явно и существенно возрастают. И эпилог ко всей этой дискуссии вполне может стать некрологом нашей реформе.